«Мы сейчас, как в Чернобыле, но коронавирусной инфекции остался всего год»

Когда в Израиле началась эпидемия, доктор Леонид Барский из терапевтического отделения больницы «Сорока» сам вызвался возглавить отделение коронавирусной инфекции. «Не верьте никаким слухам: Израиль конт-ролирует ситуацию, и мы победим коронавирус», — сказал доктор в интервью «Вестям». К человеку, который спасал больных в другой катастрофе мирового масштаба, стоит прислушаться. Доктор Леонид Барский репатриировался в Израиль в 1990-х после работы врачом в Чернобыле. Сегодня 60-летний врач утверждает: коронавирусу осталось не больше года.

Леонид Барский родился в украинском городе Полтава. В школе активно занимался спортом, но мама видела сына только врачом. В 1986 году, после окончания мединститута, молодого доктора распределили «поднимать сельское здравоохранение» в поселок Артемовка Чутовского района Полтавской области. «Я приехал в больницу и был поражен, — вспоминает он. — В тот день в отделении лежали тяжелейшие больные, несколько человек умерли у меня на глазах. В довершение на улице лил проливной дождь. Помню, как смерть этих пациентов и мрачный ливень за окном подействовали на меня, молодого врача. Я дал себе слово, что приложу все знания для спасения больных». 

Через несколько месяцев, в апреле 1986 года, Леонида Барского вызвали и сообщили: случился взрыв на Чернобыльской АЭС, надо возглавить врачебную бригаду в 50-километровой зоне заражения. Доктору тогда было всего 26 лет. «Начальство пояснило: медиков мобилизуют «добровольно», но ехать необходимо. Часть персонала отказалась категорически, а я согласился», — говорит он.

— Вы понимали масштабы и опасность аварии?

— Это были первые дни после взрыва, но я уже знал, что нас направляют не в самую опасную 30-километровую зону, а в 50-километровую. Я возглавил бригаду, состоящую из дозиметриста, медсестры, лаборанта, шофера и старшего врача, то есть меня. Нам выдали «уазик» вроде машины скорой помощи — и все, мол, езжайте. 

— А как же защитное снаряжение?

— Абсолютно ничего не было. Даже рекомендаций, как защищаться от радиации. Первый пункт назначения — село Озерщина Бородянского района. Там мы приняли за неделю свыше 800 человек: осмотр, проверка дозиметрических данных, анализы крови. Я сразу выявил нескольких человек с легкой формой лучевой болезни, значительным снижением лейкоцитов. Написал диагноз «лучевая болезнь легкой степени» и послал этих пациентов под наблюдение. А меня вызвали в райком партии и дали взбучку: «Барский, вы что тут себе позволяете? Кто дал вам право писать такой диагноз? Нет у нас никакой лучевой болезни! Пиши «вегетососудистая дистония первой степени». 

— И писали?

— Ну, а что делать? Иначе мы бы вообще не могли помочь людям. При этом радиация была очень высокая — и по замерам, и по личным ощущениям. Было такое чувство, будто в легкие что-то попадает и печет. Некоторые пациенты приходили в одежде с уровнем радиации в десятки, а то и сотни раз выше нормы. Работали мы по 14 часов. Все время на ногах. И не только в больницах — ходили по домам, осматривали людей. Кстати, обнаружили и другие заболевания, не связанные с радиацией — например, я отправил 6 человек на операцию по удалению аппендицита.

Доктор Барский проработал в опасной зоне две недели. За заслуги в спасении больных его наградили грамотой. А затем повысили в должности. Молодой доктор стал заместителем главврача Чутовской районной больницы. Там он проработал 8 лет — до отъезда в Израиль.

В 1994 году семья Барских репатриировалась в Израиль в полном составе: Леонид с женой и двумя сыновьями и его родители. Поселились в Беэр-Шеве, где живут по сей день. «В городе были медицинские курсы и крупная больница, в которой я мечтал работать. За год до меня сюда же приехал мой брат, он тоже врач, стоматолог, и тоже начинал с этих курсов», — рассказывает Леонид Барский.

— Наверное, мама гордится, что оба сына — врачи?

— Мы с братом многим обязаны маме. Она вложила в нас всю свою жизнь. Конечно, она довольна, что мы выбрали медицину. Сегодня мама уже совсем пожилая, но я по-прежнему звоню ей каждое утро — докладываю, что пришел на работу и что у меня все в порядке, даже если она уже не всегда воспринимает информацию. Мы с братом навещаем ее каждый день, нам это очень важно.

Как и многих репатриантов, первое, что поразило Барского в Израиле, — жара. А второе — что ему, ведущему терапевту и руководителю украинской больницы со 100 врачами, пришлось снова сесть за учебную скамью. Доктор, спасший сотни людей в Чернобыле, оказался на одном курсе с выпускниками израильских медицинских факультетов. Стажировку тоже пришлось проходить заново — как студенту.

— В больнице «Сорока» был огромный конкурс на ставки стажеров, — снова вспоминает он. — Из 25 подавших заявления брали всего троих. Шансов пробиться было очень мало. Мечталось только об одном — получить хоть какое-то место, зацепиться, дать возможность доказать, чего ты стоишь как врач. А еще надо было семью кормить, ведь наши дети росли, видели изобилие в магазинах. Пришлось многое учить заново, тяжело работать. Ждать годами, пока освободятся ставки. Брать ночные дежурства и постоянно доказывать всем и себе, что ты не хуже коренных израильтян, которые здесь родились и учились. 

— А как давался иврит?

— Нелегко. Кстати, вопрос языка волновал меня больше всего, когда мы репатриировались. Как раз по клинической части волнений было меньше — имелся и опыт, и способности. Но выбора не было — пришлось учить. Да еще и не один язык, а сразу два: иврит и английский. Ведь в израильской медицине без английского никуда: на нем пишутся все исследования и научные работы. Сегодня я достаточно владею обоими языками, работаю и преподаю в университете на иврите. Но попотеть пришлось, да. 

Начав в больнице стажером, Леонид Барский вскоре стал старшим врачом, а затем выиграл конкурс и возглавил терапевтическое отделение в больнице «Сорока». Как и в Чернобыле, он стал самым молодым врачом на этой должности, которую занимает уже более 

11 лет. Говорят, что все стажеры этого отделения сдают госэкза-мены с первого раза. И все, как один фанатично преданы профессии, как их руководитель — доктор Барский. «Терапия — это основа, база и королева медицины», — любит он повторять на иврите и русском. 

— Я четко знаю: от моего настроения зависит состояние и пациентов, и стажеров. Ведь многие молодые врачи впервые сталкиваются с человеческим горем, неизбежным концом. Поэтому руководитель не может показывать, что он устал, что у него плохое настроение или личные проблемы. Придя на работу, я должен собственным примером показывать, что мы полны энергии, желания продолжать нашу работу, и нашим пациентам есть на кого положиться, — говорит доктор. 

— Однако именно в больнице «Сорока» были несколько случаев самоубийств врачей, и в числе причин называли перегрузку, профессиональное выгорание...

— После этих случаев я прошел специализированный курс и стал участником особой группы психологической помощи врачам-коллегам. В нашей работе приходится сталкиваться с очень травматичными ситуациями, и первым, с кем хочет поделиться любой врач, стает другой доктор, который может понять и поддержать. 

«Сорока» — вторая по величине больница в Израиле (первая — «Шиба» в Тель ха-Шомере), которая обслуживает огромную территорию юга Израиля с разнообразным населением: евреи, арабы, друзы, бедуины.

— Когда я был стажером, мне приходилось часами сидеть и слушать, учиться понимать ментальность столь разных людей. Ведь в одной палате могут лежать университетский профессор мирового уровня и больной из крошечного поселка, едва закончивший школу. Но для меня они оба — пациенты, которым нужно внушить доверие и предоставить лучшую помощь. Доброе слово и способность выслушать больного важны ничуть не меньше, чем наша профессиональная квалификация, и я стараюсь этому учить всех наших сотрудников, — утверждает Леонид Барский.

Он признается, что коронавирус стал серьезным испытанием даже для опытных медиков. О своей работе в качестве заведующего первым отделением коронавируса в «Сороке» он рассказал «Вестям» еще в апреле 2020 года.

«Тогда все было впервые. Первый защитный костюм, в котором после часа работы было невозможно находиться. Первые спасенные больные. И первые умершие. После трех месяцев эпидемии мы все были в эмоциональной яме. Некоторым потребовалась специальная психологическая помощь. Быть лидером медицинского коллектива в такой период — очень ответственная задача. Я придумал несколько способов снижения напряжения: например, ввел в привычку ежедневную физзарядку — мы выходили во дворик и делали упражнения. К моему удивлению, на зарядку ходили все и с большим энтузиазмом. С каждым из коллег проводил личные беседы, выслушивал, поддерживал. В этом отделении работали только добровольцы. Но когда вы проводите три часа в тяжелом обмундировании, где резинки натирают, стекла запотевают, дышать тяжело — а при этом надо интенсивно работать с больными — выдержать такой ритм непросто», — признается доктор.

— Не проводили аналогии с Чернобылем? Ведь и там, и здесь нужно сражаться с невидимым врагом.

— Конечно, параллели есть. В обоих случаях речь идет о влиянии на здоровье множества людей. Только Чернобыль был локальнее, а коронавирус — глобальная проблема. В обоих случаях велик фактор неизвестности, особенно вначале, когда не до конца понятно, с чем имеешь дело. Врачам ведь тоже бывает страшно, хотя мы и выбрали профессию всегда и при любых условиях помогать людям.

— А есть отличия между первой и второй волной коронавируса в Израиле?

— Конечно. Мы уже не работаем вслепую, как вначале, когда все требовало кропотливого изучения и большой эмоциональной нагрузки. Помню, к нам прибыла партия очень пожилых больных из дома престарелых. Все они были в группе высокого риска, во время госпитализации находились в полной изоляции и страдали от одиночества. На нас ложилась обязанность не только заботиться о них клинически, но и облегчить моральное состояние, а также проводить видеовстречи с близкими и подробно рассказывать им о состоянии больных. Когда кто-то умирал, мы были не только свидетелями трагедии, но и ее участниками —  иногда единственными… Сейчас больных очень много, разного возраста, но мы уже более-менее понимаем, как протекает болезнь. Наша работа остается все такой же интенсивной, но есть большая определенность, существуют протоколы лечения, международный и местный опыт.

— И каков же прогноз, доктор? Когда закончится эпидемия?

— Я осторожен с прогнозами. Нам всем очень важно набраться терпения, соблюдать распоряжения, чтобы дойти до победы с минимальными потерями. Но в том, что мы победим, у меня нет никаких сомнений. Думаю, уже в начале 2021 года появится вакцина. Правда, потребуется время для ее распространения по миру и выработки массового иммунитета. Поэтому я советую запастись терпением на год вперед. Когда по-явится вакцина, тогда и психологически станет намного легче соблюдать ограничения.

— Как вы комментируете сообщения о российской вакцине?

— Если сравнить создание вакцины с марафонским забегом, то можно сказать, что Россия объявила о победе, пробежав всего полдистанции. Возможно, это отличная вакцина, но, по сути, она лишь на третьем этапе испытаний, поэтому выводы делать рано. Кстати, сами российские ученые не утверждали, что изобрели вакцину от коронавируса — они лишь сообщили о разработке вакцины, требующей дальнейших исследований. Но вмешались политические интересы и начались громкие заявления. Как и в случае с другими вакцинами, нужно ждать подтвержденных результатов клинического тестирования.

У Леонида Барского двое взрослых сыновей. Один живет в Эйлате, другой — в Киеве. Есть три внучки и один внук. 

— Семья не была против, когда вы вызвались лечить коронавирусных больных?

— У нас семья медиков. Моя жена — врач, сын — стоматолог. Так что им не привыкать. А внучки записали мне трогательное послание с песнями поддержки. Вообще, когда имеешь такой тыл, это очень придает сил в работе. У некоторых коллег домашние возражали против работы с коронавирусными больными — такое тоже бывает.

Несмотря на занятость в больнице, доктор Барский любит спорт, обожает чтение. На вопрос, какими достижениями гордится, отвечает: «Каждым правильным диагнозом и каждым больным, которого удалось вылечить и выписать домой, к семье. Конечно, горжусь тем, что в Израиле сумел преодолеть трудности, выучить иврит и работаю в любимой профессии».

— Был в моей жизни случай, который никогда не забуду, — продолжает он. — Через двадцать лет после репатриации в Израиль поехал я как-то в Полтаву навестить друга. А ему понадобилось по делам посетить какое-то далекое село. Я был в отпуске, свободен, поэтому и решил прокатиться вместе с ним. И вот мы приехали. Полузаброшенное украинское село, молодежи нигде не видно, одни старики. Вдруг вижу: к нам приближается пожилая женщина на костылях. И спрашивает моего друга: «А кто это с вами, Анатолий Яковлевич?» Он отвечает: «Вы его не знаете, это мой друг из Израиля». А она пригляделась да как охнет: «Так это ж наш врач из больницы! Он нас всех лечил!» Я поразился: столько лет прошло, выгляжу уже иначе. Но если через двадцать с лишним лет меня помнят, да еще с таким теплом отзываются, наверное, я выбрал правильную профессию.