Записки бывшего подполковника КГБ: карьера в спецслужбе «от сохи» — от гражданского служащего до оперативного уполномоченного

(Продовження. 

Початок 

у № 44—53 за 2020 р. 

та №1—15 за 2021 р.)

Рассказ о том, как я оказался в КГБ

Расскажу немного о себе. Родился я в Москве на Красной Пресне в 1947 году в семье, в которой отец был инвалидом Второй мировой войны, а мать — простой работницей. По окончании школы-восьмилетки я пошел работать. Жила моя семья бедно даже по советским более чем скромным меркам. Образование я продолжал получать в вечерней школе, одновременно занимался спортом — вольной борьбой. В 19 лет я был призван в армию. Службу проходил в группе советских войск в Германии в составе 18-й гвардейской авиационной армии с 1966-го по 1969 год. После демобилизации работал в лаборатории высотного и гидравлического оборудования авиационного конструкторского бюро имени Сергея Ильюшина, одновременно проходя обучение во Всесоюзном юридическом заочном институте (ВЮЗИ) — ныне это Московская государственная юридическая академия.

С первого по третий курс был неизменным старостой группы, активным членом научного кружка, которым руководил профессор Борис Здравомыслов (в 1979 году он стал ректором ВЮЗИ). После моего доклада на одном из заседаний кружка профессор высказал мнение, что выбранная тема вполне может быть основой кандидатской диссертации, а сам доклад является серьезной заявкой для ее подготовки. При этом отметив, что он готов быть моим научным руководителем в работе над диссертацией. В ту пору я был студентом всего лишь второго курса.

Ни я, ни профессор Здравомыслов не знали тогда, что судьба мне готовит совсем иные пути. Лишь только закончились экзамены за второй курс института, я получил письмо в конверте без обратного адреса. В письме мне предлагалось для получения работы по приобретаемой мною профессии позвонить по указанному номеру. Начальные цифры номера телефона были «224» или, как по традиции называли данный коммутатор в здании КГБ на Лубянке, Б-4.

О ведомственной принадлежности указанного коммутатора я понятия не имел тогда. Предложение работы, предположительно по моей профессии, в области юриспруденции, естественно, меня заинтересовало. Я позвонил, и в процессе краткого телефонного разговора мне была назначена встреча в приемной КГБ на Кузнецком мосту. В этот момент стало понятно, из какого ведомства я получил письмо.

Так состоялось мое знакомство с руководителем кадрового подразделения 10-го отдела КГБ при СМ СССР — подполковником Александром Александровым. Он был откровенен, заявив, что уже более года ведется изучение моей кандидатуры. С учетом полученных положительных характеристик за время службы в армии, с места работы и учебы мне делают официальное предложение о переходе на работу в КГБ при СМ СССР, первоначально в качестве гражданского специалиста с последующим присвоением офицерского звания.

Я был тоже откровенен, сказав, что меня интересует научная деятельность. Кроме того, я совсем недавно завершил срочную службу. Продолжение воинской службы в каком бы то ни было качестве не входит в мои жизненные планы. Расстались мы на том, что я подумаю и, если мое мнение по поводу работы в КГБ изменится, позвоню.

Приблизительно через пару месяцев подполковник Александров позвонил мне сам и назначил очередную встречу в приемной КГБ. На этот раз он был более настойчив, напирая на то, что подобные предложения делаются единицам из многих тысяч. Инициативных, изъявивших желание поступить на работу в органы госбезопасности, не берут. Кандидатов для работы в КГБ тщательно подбирают кадровые аппараты его различных подразделений.

Сам факт предложения о переводе на работу в органы КГБ должен рассматриваться мною и любым другим кандидатом на зачисление в советские органы государ-ственной безопасности как акт высокого политического доверия. Отказ же считается нелояльностью не только по отношению к КГБ как ведомству, но и по отношению к советскому политическому строю, который органы госбезопасности призваны охранять от враждебных посягательств. Подполковник Александров не преминул также заметить, что мне как комсомольцу и будущему юристу, которому будет высказано политическое недоверие, вряд ли в последующем будет легко найти работу по специальности. Намек был более чем прозрачный.

Я поменял место работы. Из конструкторского бюро Ильюшина перевелся на предприятие производителя авиационных агрегатов, расположенное на Красной Пресне. В связи с переходом на новое место работы изменилось место моего комсомольского учета. Теперь это был Краснопресненский райком комсомола, который отказал мне в выдаче рекомендации для направления на работу в органы госбезопасности, так как я состоял на учете меньше года, что являлось обязательным условием при выдаче характеристики.

Впереди был целый год, и мне казалось, что за это время интерес к моей персоне со стороны КГБ сойдет на нет. Однако я ошибся. Ровно через год подполковник Александров вновь о себе настойчиво напомнил. И после нескольких встреч с ним я дал согласие о моем переводе на работу в КГБ при СМ СССР, первоначально — в качестве гражданского служащего, оговорив, что, если я буду неудовлетворен условиями работы, смогу вернуться в народное хозяйство, как именовалась в КГБ гражданская служба. Так начался мой путь по карьерной лестнице в качестве сотрудника органов советской госбезопасности.

Меня зачислили в секретариат 10-го (самостоятельного) отдела КГБ СССР в качестве делопроизводителя. Отдел только назывался отделом. В действительности по числу сотрудников он превосходил, к примеру, 5-е управление КГБ в первые годы существования идеологической контрразведки. Возглавлял отдел, как и велось в крупных подразделениях центрального аппарата КГБ, генерал. В ту пору, а начинал я службу в органах госбезопасности в 1972 году, руководил отделом генерал-майор Андрей Прокопенко. В составе отдела, кроме секретариата, было четыре отделения. Кроме того, в него структурно входили центральный архив КГБ и следственный изолятор в Лефортово.

В мои обязанности входило отправление почты, исходящей из 10-го отдела КГБ. С учетом наличия в его составе центрального архива советских органов госбезопасности объем почты был значительным, так как в 10-й отдел поступали запросы из подразделений КГБ с территории всего СССР. Иногородняя почта сдавалась в фельдъегерскую службу, располагавшуюся на улице Малая Лубянка. Внутренняя корреспонденция мною разносилась по огромному комплексу зданий, известных, как дом № 1 и дом № 2, стоящих на Лубянской площади и Фуркасовском переулке, и дом № 12 — на улице Большая Лубянка. Я невольно знакомился с историей этих огромных зданий и самих органов советской госбезопасности.

В доме № 2 частично сохранена была внутренняя тюрьма, стены которой, наверное, навсегда впитали специфический запах, лестничные пролеты этого здания, выходящие во двор, были затянуты металлической сеткой как средством от попыток самоубийств тех, кого по этим лестницам в прошлом доставляли в кабинеты следователей и препровождали обратно в камеры внутренней тюрьмы.

Рассылая, в соответствии с запросами территориальных органов, архивные уголовные дела и так называемые дела оперативного учета (агентурные, оперативных формуляров и «разработок»), я прикоснулся к целому миру, недоступному для обычного человека. В этом закрытом от посторонних взоров мире существовали агенты и резиденты, явочные и конспиративные квартиры, службы наружного наблюдения, слухового и визуального контроля.

Мне представилась возможность по-средством архивных дел знакомиться, пусть бегло, и все же это было по-настоящему захватывающе, с операциями советских спецслужб со времени их зарождения и практически до дней современных. Это было потрясающе — видеть оригинальные резолюции руководителей государства и органов госбезопасности: Иосифа Сталина, Феликса Дзержинского, Вячеслава Менжинского, Николая Ежова, Генриха Ягоды, Лаврентия Берии и многих других. Писались они, как правило, так называемыми деловыми цветными карандашами, которые на пожелтевших от времени страницах выглядели на удивление свежо.

Мне открылся непознанный для многих мир. Я читал архивное уголовное дело по расследованию гибели в период Великой Отечественной войны краснодонских «молодогвардейцев». Из материалов дела было очевидно, что Александр Фадеев в своем романе, посвященном их гибели, представил совершенно неверную картину того, что послужило причиной провала подпольщиков.

Из архивного уголовного дела по расследованию авиакатастрофы, которая стала причиной гибели выдающегося советского летчика Валерия Чкалова, я узнал о жесткой конкуренции среди ведущих советских авиаконструкторов и неблаговидной роли авиаконструктора Яковлева, доносившего на своих конкурентов. Много узнал о разведывательной деятельности зарубежных разведорганов на территории СССР и противодействии им советских спецслужб, в том числе в период ВОВ и по-следовавшие за войной годы. Были дела и о массовых репрессиях, и о выселении народов Советского Союза... Много чего я узнавал из того, о чем отсутствовала информация в открытых источниках, так как на всех делах и документах стоял гриф «Секретно» или «Совершенно секретно».

Прошел год моей работы в секретариате 10-го отдела КГБ. К этому времени я закончил четвертый курс института. Необходимо было думать о получении профессиональных навыков по приобретаемой профессии. Перспектив в этом плане на новом месте работы я не имел. Я написал заявление с просьбой уволить меня по соб-ственному желанию и передал его в кадровый аппарат 10-го отдела КГБ. Вновь за меня взялся подполковник Александров. К этому времени для меня не было секретом его прозвище среди сотрудников 

10-го отдела: «Рашпиль». Так называется напильник для грубой обработки металлических деталей. Александров действительно мог жестоко пройтись по судьбе любого сотрудника без каких-либо сожалений.

Я был тверд, заявляя, что перспектив для себя не вижу. Кроме того, после перехода в КГБ я значительно потерял в заработной плате. Александров заверял меня, что через год—два я могу получить звание офицера, после чего я значительно выиграю в денежном эквиваленте. К тому же мне будет положен ряд льгот. На это я ответил, что не намерен ждать год—два, занимаясь примитивной работой, и по-прежнему настаиваю на моем увольнении. 

Александров ответил, что в настоящее время в отделе попросту нет вакантных офицерских должностей, поэтому и идет речь об ожидании. В настоящее время он оформляет двух выпускников Высшей школы КГБ для прохождения службы в 10-м отделе КГБ. По окончании «вышки», как именовали это учебное заведение в стенах КГБ, оба эти офицера вообще-то должны были следовать в Особые отделы КГБ при войсковых частях, расположенных порой в отдаленных местах. А они по состоянию здоровья не могли служить в подобных условиях.

В стенах огромного здания на Лубянской площади в ходу были понятия «от сохи» и «с улицы». «От сохи» — это о таких, как я, без влиятельных родственников. «С улицы» — тоже про подобных мне выпускников гражданских вузов, не имеющих родственников из числа сотрудников органов госбезопасности. Такие двигались по служебной лестнице в последнюю очередь, и на них демонстрировалась мнимая партийная требовательность и началь-ственная взыскательность.

С «больными-доходягами», выпускниками Высшей школы КГБ, Владимиром Чаминым и Александром Гусевым я был затем в хороших товарищеских отношениях всю мою последующую службу в КГБ. Отцы их были сотрудниками центрального аппарата КГБ при СМ СССР и сделали все возможное для того, чтобы их сыновья остались в Москве, а не были отправлены в глухомань. Прослужив несколько лет на офицерских должностях в 10-м отделе КГБ, Чамин был переведен в один из отделов 2-го главного управления КГБ, а Гусев, как и я, оказался в 5-м управлении КГБ. Через несколько лет, увлекшись каратэ, он станет призером первенства КГБ по этому виду спорта. Вот такими мнимыми «доходягами» в действительности были Чамин и Гусев. Подобных им «доходяг» с влиятельными родственниками мне много встретилось за время службы.

Уволен из КГБ я не был. Генерал Прокопенко дал «нагоняй» подполковнику Александрову за неправильную кадровую работу, а мне начальник секретариата — подполковник Геннадий Девочкин — сказал, что КГБ — не проходной двор и уволен я не буду. Через несколько дней приказом по 10-му отделу я был назначен на должность младшего оперуполномоченного 2-го отделения. Данное подразделение осуществляло так называемую специальную проверку советских граждан, выезжающих в служебные командировки в зарубежные страны.

Моя новая деятельность заключалась в рутинной проверке по оперативным учетам лиц, оформляемых в зарубежные служебные командировки, и их близких род-ственников, в рассылке запросов по местам их проживания и работы. Мне невольно приходилось знакомиться заочно со многими советскими знаменитостями и узнавать о сторонах их жизни, неизвестных широкой публике. Через полгода мне было присвоено звание младшего лейтенанта.

Прошел еще один год. Я закончил обучение в институте, став дипломированным юристом. Вскоре после этого меня пригласил к себе в кабинет секретарь партийной организации 10-го отдела Василий Тимофеевич. Фамилия его не сохранилась в моей памяти. Задав мне дежурные вопросы и поздравив с окончанием института, он неожиданно заявил: «Знаешь, Владимир, есть предложение тебя перевести». Я невольно напрягся.

Мне было известно о том, что под Москвой, неподалеку от города Чехов, было отстроено новое хранилище для архива КГБ. Место расположения данного объекта, способного выдержать ядерный удар, было в лесу, в стороне от населенных пунктов, на территории, огороженной забором из колючей проволоки с вышками и часовыми на них. Желающих отправиться туда для прохождения службы из числа москвичей — сотрудников 10-го отдела, естественно, не было. Многих принуждали, как могли. Ну, думаю, настал мой черед. Теперь, с погонами младшего лейтенанта, не отвертишься. С такими, как я, — «от сохи и с улицы», как правило, не церемонились. Ждать защиты или поддержки было неоткуда. И вдруг, совершенно неожиданно для меня, мой собеседник произнес: «...в 5-е управление». Это не был «город Чехов» за колючей проволокой.

Сравнительно недавно, проходя срочную службу в ГДР, без малого три года я провел за высоким забором. Оказаться вновь в подобном положении, да еще на срок 25 лет — время службы офицера до выхода на пенсию — мне не хотелось. «5-е так 5-е, глядишь, не худший вариант», — подумал я и произнес вслух: «Я согласен».

Собеседник мой снял трубку с аппарата «ОС» (внутренней защищенной оперативной связи) и позвонил кому-то, называя его Пасс Прокопьевичем. Помню, меня удивило это звучавшее на старинный манер имя и отчество. Закончив короткий разговор, Василий Тимофеевич сказал: «Иди. Дом № 1, кабинет 901. Начальник 1-го отдела — полковник Смолин — тебя ждет». Через несколько минут я был в соседнем здании.

Дело в том, что только с внешней стороны огромное здание на Лубянке выглядело этаким монолитом. В действительности с послевоенных лет оно состояло из двух корпусов — дома № 2 на Лубянской площади и дома № 1 по Фуркасовскому переулку. Дом № 2 появился на Лубянской площади еще в дореволюционные времена, когда-то в нем размещалось страховое общество «Россия». Но когда в здании обосновались чекисты, оно стало символом страха для всей страны Советов.

После победы над гитлеровской Германией пленные немцы строили в Москве много зданий. В числе построенных ими был дом № 1 по Фуркасовскому переулку. Третий и седьмой этажи дома № 2 и дома № 1 были соединены переходами, посред-ством которых можно было перейти из одного здания в другое. Одной из особенностей дома № 2 был его круговой коридор, по которому можно было долго бродить в поисках нужного кабинета или перехода в дом № 1.

Оказавшись в кабинете начальника 1-го отдела 5-го управления, я увидел высокого мужчину, голову которого венчала шапка курчавых смоляных волос, отмеченных сединой, обрамляющих высокий лоб, с яркими, пронизывающими голубыми глазами. В кабинете присутствовал еще один человек, произведший на меня странное впечатление. Был он коротко стрижен, лицо его удивляло низким лбом, маленьким вздернутым носиком, а главное — характерными синими прожилками на носу и щеках. «Странно, — подумалось мне, — по виду — пьяница».

Странность его облика дополнял совсем немодный галстук. Но не это вызвало мое удивление. Галстук почему-то был непомерной длины и приходился его владельцу значительно ниже пояса. Вскоре мне стало известно прозвище этого человека — «Пьяный ежик». Оно будет сопровождать Владимира Струнина все годы службы в КГБ, куда он был переведен из МВД СССР в звании капитана милиции. На момент моего знакомства с ним он был начальником 2-го отделения 1-го отдела 5-го управления КГБ и имел звание подполковника органов госбезопасности. Закончил же он службу в должности начальника пресс-бюро КГБ СССР в звании генерал-майора. Его начальником в тот период был полковник Смолин, которого подчиненные называли «лубянским мечтателем». Он закончил службу тоже в звании генерал-майора, начальника УКГБ в Саратовской области.

Обладатель пронзительных глаз сидел за руководящим столом. Обращаясь к нему, я по-военному доложил: «Младший оперуполномоченный 2-го отделения 10-го отдела КГБ — младший лейтенант Попов — по вашему приказанию прибыл». Минут 30 длилось собеседование со мною. Одним из неожиданных для меня вопросов был о том, «какие толстые журналы я читаю». 

Толстыми в советские времена называли литературные журналы. Я честно ответил, что лишь пару недель назад завершил высшее образование, сдав государственные экзамены и получив диплом о высшем образовании. Так как обучение в высшем учебном заведении я совмещал с работой, а затем — со службой в КГБ, у меня просто не оставалось свободного времени для систематического чтения литературных журналов, но что теперь, после завершения образования, я смогу восполнить этот пробел, поскольку литература и история с детских лет являются моими увлечениями.

«Вот и прекрасно, — резюмировал полковник Смолин. — Владимир Струнин, — продолжил он, жестом руки показывая на человека, сидевшего напротив меня за приставным столиком, — является начальником отделения, в котором имеется литературная группа, оперативно курирующая творческие литературные союзы. Если ваша кандидатура после нашего собеседования получит одобрение руководства 5-го управления, вы будете зачислены в данное подразделение. Возражений нет?» — спросил меня полковник Смолин, буравя меня своими пронзительными глазами.

Я ответил, что возражений нет, но что меня смущает отсутствие специальной подготовки для осуществления оперативной деятельности. На это я получил ответ, что я пройду подготовку по индивидуальному плану и на курсах при Высшей школе КГБ.

Настал черед полковнику Смолину взяться за телефонную трубку. После его коротко разговора с невидимым собеседником, которого он называл Иваном Павловичем, вместе со Струниным мы отправились в противоположный конец коридора, где располагался кабинет под номером 932. Пройдя через небольшого размера приемную, мы оказались во внушительного размера кабинете, из окна которого открывался великолепный вид на московский Кремль.

За значительным по размеру столом восседал человек незапоминающейся наружности с массивными очками, явно не подходящими к его лицу. То ли по причине их величины, то ли по какой-то иной, известной только ему, он неоправданно часто поправлял их своеобразным толчковым движением указательного пальца руки от соединяющего мостика окуляров к переносице. Это был заместитель начальника 5-го управления КГБ, ставший недавно генералом, Иван Абрамов. Беседа наша длилась недолго и по содержанию была формальной. Это были своего рода смотрины. Правда, за эту короткую встречу симпатией к обладателю кабинета с великолепным видом я не испытал. Позже, узнав, какое прозвище дали ему подчиненные, я не был удивлен: Ваня Палкин. Так его звали за капризный и неоправданно крутой нрав.

Через несколько дней мне была назначена встреча с начальником 5-го управления КГБ при СМ СССР — генерал-лейтенантом Филиппом Бобковым. Приемная начальника 5-го управления КГБ располагалась также на девятом этаже дома № 1. 

Состояла она из двух частей. В первой, сразу же при входе с правой стороны, за небольшим по высоте барьером находился пост постоянного офицера-дежурного по 5-му управлению КГБ. Во вторую приемную вела дверь слева от места расположения дежурного. В этой комнате работал секретарь начальника 5-го управления КГБ. Много лет эту должность занимала приятная в обращении женщина по имени Людмила Михайловна. Прибыв в приемную генерала Бобкова, я получил инструктаж, в какую дверь входить.

О дверях руководящих кабинетов в здании КГБ следует сказать особо. Начиная с кабинетов начальников отделов, двери, ведущие в кабинет, всегда были двойными. Первая открывалась вовне, вторая — внутрь. Между дверьми было небольшое пространство, своего рода тамбур. Подобная система дверей исключала проникновение звуков из кабинета в приемную. При входе в кабинет начальника 5-го управления дверей было три. Пройдя через кабинет секретаря, посетитель открывал дверь и оказывался в тамбуре приблизительно метр на метр, в котором видел перед собой три двери и, если бы не дополнительный инструктаж, в какую из них входить, рисковал оказаться в положении былинного героя на распутье в три пути. Входить следовало в дверь посредине.

Уже сам вход из подобия шкафа, отделанного панелями из орехового дерева, невольно внушал ощущение значимости человека, чей кабинет располагался за такой дверью. В конце впечатляющего по размерам кабинета за солидным столом из красного дерева сидел приветливого вида мужчина. Как и положено, я ему представился по-военному, после чего генерал Бобков встал из-за стола и поздоровался со мной за руку. Всем своим видом он располагал к себе. Высокий, плечистый, с крупной по размерам головой, с небольшим количеством оставшихся на ней волос и, как и у полковника Смолина, с яркими синими глазами. Беседа была короткой и ознакомительной. Начальник 5-го управления КГБ — генерал Бобков — всегда лично проводил собеседование с кандидатами на зачисление для прохождения службы в управлении. Такую практику он ввел, еще будучи заместителем начальника 2-го главного управления КГБ.

Следует отметить, что у своих подчиненных Бобков всегда пользовался непререкаемым авторитетом и уважением. Его заместители и начальники отделов и отделений, кроме уважения, испытывали к нему чувство мифического страха. Хотя в своей руководящей деятельности он откровенной лютости не проявлял, чувство это как бы витало в коридорах и кабинетах 5-го управления КГБ. Возражать генералу Бобкову не рисковал никто, равно как и нарекать его какими-либо прозвищами. Единственное, что позволяли себе подчиненные Бобкова, — называть его между собой «ФД», по первым буквам его имени и отчества. По примеру того, как когда-то подчиненные генерала Евгения Питовранова, наставника Бобкова, называли своего руководителя «ЕП». Он так же, как и его способный ученик, умел наводить мифический ужас на подчиненных.

В те годы это было нетрудно. Немало чекистов сгинули в своих же застенках от рук своих же коллег. Как вспоминал бывший высокопоставленный чекист Виктор Ильин, ставший неугодным бывшему всесильному министру госбезопасности Виктору Абакумову, «я видел, как люди... заслуженные люди... генералы... на коленях молили следователя, какого-нибудь лейтенантика, не покалечить их, когда он их пытает или бьет» («Политический журнал», № 11—12, 2 апреля 2007 года. — Авт.). Ильин отсидел девять лет и после 

освобождения в 1956 году занимал крупную должность в Литературном фонде Союза писателей СССР. Фонд обеспечивал членов СП всем необходимым — от путевок в дома творчества до распределения дач и квартир. Так что все, кто в чем-то нуждался, шли к нему на поклон.

После беседы с генералом Бобковым я был зачислен в штат 5-го управления КГБ при СМ СССР на должность младшего оперативного уполномоченного 2-го отделения 1-го отдела, в так называемую литературную группу. Однако «кадровик» 10-го отдела КГБ СССР — подполковник Александров — не хотел отпускать меня с миром. Вызвав меня, он в резких тонах называл меня карьеристом и пугал тем, что обратно меня в отдел не возьмет. В который раз мне пришлось убедиться, что совсем не зря нарекли его «Рашпилем».

Мое непосредственное руководство заверило меня, что через три месяца я буду повышен в должности — стану оперативным уполномоченным. Должность эта давала существенную добавку в денежном содержании и позволяла расти в воинском звании до капитана (в отличие от должно-сти младшего оперативного уполномоченного, ограниченной званием лейтенанта).

Но Александров не хуже меня понимал, что в данной ситуации он бессилен, что нынешний начальник 10-го отдела КГБ — генерал Сергей Серегин — назначен был на эту должность с поста первого заместителя начальника 5-го управления КГБ, и мой перевод осуществлен по прямой договоренности с ним. Тогда я не знал, что еще один человек невольно приложил руку к моему переводу. Звали его Евгений Иванов. В прошлом он был сотрудником центрального архива КГБ. К оперативной работе на момент принятия его на службу в органы госбезопасности он был не годен по состоянию здоровья и начинал свою деятельность в архиве на гражданской должности.

Через некоторое время Иванов был по формулировке, принятой в КГБ, аттестован, получил воинское звание лейтенанта, а спустя еще несколько лет оказался уже на оперативной работе: первоначально в 10-м отделе 2-го главного управления КГБ под руководством Бобкова, а затем — в 5-м управлении КГБ. Именно в нем Иванов сделал блестящую карьеру, став начальником 5-го управления КГБ СССР и генерал-лейтенантом. В 10-м отделе его вспоминали как лодыря и интригана. В 5-м управлении КГБ его нарекли «Хряком», так как был он не по годам тучен и нетороплив.

Осенью 1977 года из «литературной группы» я был переведен в 11-й отдел 5-го управления КГБ, которому было поручено контрразведывательное обеспечение в СССР предстоящих Олимпийских игр 1980 года. Сотрудником этого отдела я оставался до 1989 года, когда был назначен заместителем начальника 12-й группы 5-го управления КГБ, осуществлявшего координацию деятельности 5-го управления КГБ СССР с аналогичными подразделениями органов государственной безопасности социалистических стран.

(Продовження в наступному номері.)