Записки бывшего подполковника КГБ: Синявский и Розанова — диссиденты или агенты?

(Продовження. 

Початок 

у № 44—53 за 2020 р. 

та №1—21 за 2021 р.)

Переосмысливая дело Андрея Синявского и историю с арестом Евгения Иванова в Париже

Я рассказывал уже о том, как весной 

1977 года КГБ пытался завербовать в Париже жену Андрея Синявского Марию Розанову и как она, обратившись во французскую полицию, спровоцировала арест на пару дней во Франции начальника 3-го отделения 1-го отдела 5-го управления КГБ СССР — подполковника Евгения Иванова. Однако у этой главы из жизнеописания Синявских были и предыстория, и продолжение, и другая сторона медали: арест Иванова в Париже мог быть частью проводимой КГБ операции.

Дело в том, что Андрей Синявский был завербован КГБ задолго до его ареста осенью 1965 года по «делу Синявского — Даниэля». КГБ вело «разработку» студентки МГУ из Франции Элен Пельтье — дочери военно-морского атташе французского посольства в Советском Союзе. В рамках этой разработки были завербованы два ее близких знакомых: Андрей Синявский и Сергей Хмельницкий. Работу с ними осуществлял один и тот же офицер органов госбезопасности, с которым они регулярно встречались на одной и той же явочной квартире. Несколько позже в автобиографической книге «Спокойной ночи» Синявский сам об этом рассказывал. О том же было написано в покаянном письме многолетнего друга Андрея Синявского Сергея Хмельницкого. Синявский признался Пельтье в факте своей вербовки, и в дальнейшем они согласовывали между собой, о чем информировать КГБ, а о чем умалчивать. Помимо этого, Синявский и Хмельницкий откровенно признались друг другу в том, что завербованы КГБ.

В интервью про мужа Мария Розанова вспоминала: «Да, он давал расписку, но он же все рассказал француженке…» По терминологии КГБ, «расписка» была ничем иным, как «подпиской о сотрудничестве». В ней завербованный агент высказывал согласие на негласное сотрудничество с органами госбезопасности и обязывался сохранять данный факт в глубокой тайне. Здесь же указывался оперативный псевдоним, которым агент должен был подписывать свои агентурные сообщения. Понятно, что Синявский уже в самом начале своего сотрудничества нарушил взятые на себя обязательства перед КГБ, если раскрыл Пельтье факт своей вербовки. Можно предположить, что Элен со своей стороны рассказала обо всем своему отцу.

Синявский стал, таким образом, по терминологии КГБ, «агентом-двурушником». В КГБ, желая наказать агента-двурушника, в таких случаях прибегали к компрометации агента, а в отдельных случаях, чтобы другим неповадно было, осуждали провинившегося и отправляли в лагерь, где отдельных агентов, ранее исключенных из агентурной сети за «двурушниче-ство», вербовали вновь и использовали в лагерных условиях для «разработки» «непримиримых». Если в КГБ было известно о том, что Синявский рассказал Пельтье о своем сотрудничестве, это могло стать одной из причин его ареста, а зарубежные публикации Синявского стали удобным поводом для его осуждения.

КГБ следило все эти годы за Синявскими самым пристальным образом, на уровне председателя КГБ Юрия Андропова, обсуждавшего в свою очередь дело Андрея Синявского с членами Политбюро. Вот свидетельствующие об этом документы:

«Записка товарища Ю. В. Андропова от 30 сентября 1968 г. (о Синявском)

В Дубравном исправительно-трудовом лагере отбывает наказание осужденный в феврале 1966 года Верховным судом РСФСР к семи годам лишения свободы по ст. 70 ч. 1 УК РСФСР А. Д. Синявский. Наблюдение за его поведением в исправительно-трудовом лагере показало, что он в последнее время все чаще размышляет над своей дальнейшей судьбой, хотя по-прежнему отрицает свою вину. В отличие от Даниэля и членов его семьи Синявский и его жена не принимают участия в каких-либо антиобщественных акциях.

В целях пресечения дальнейшего использования Западом факта осуждения Синявского и Даниэля в антикоммунистиче-ской пропаганде считаем целесообразным продолжить работу с Синявским в плане склонения его к подаче заявления в Президиум Верховного Совета РСФСР о помиловании. При получении такого заявления считали бы возможным удовлетворить просьбу Синявского.

Просим согласия.

Председатель Комитета госбезопасности Андропов.

Обсуждали товарищи М. Суслов, 

Ю. Андропов, Д. Полянский, А. Шелепин, П. Демичев.

Резолюция: разрешить товарищу 

Ю. В. Андропову вести работу с учетом обмена мнениями, состоявшегося на заседании Политбюро ЦК.

О помиловании А. Д. Синявского

Осужденный Верховным судом РСФСР на семь лет лишения свободы литератор А. Д. Синявский, автор книг антисоветского содержания, публиковавшийся на Западе под псевдонимом Абрам Терц, отбыл к настоящему времени более двух третей наказания. Наблюдение за Синявским показывает, что он, находясь в исправительно-трудовом учреждении, соблюдает установленный режим, отрицательно относится к попыткам отдельных заключенных вовлечь его в антиобщественную деятельность и своим поведением фактически не даёт новых поводов для использования его имени за рубежом во враждебных нашему государству целях. Никаких предосудительных поступков не допустила и его жена  Мария Розанова-Кругликова, проживающая в Москве.

Вместе с тем Синявский продолжает стоять на позиции непризнания своей виновности и отрицания антисоветского характера своих действий, по-прежнему считает суд над ним незаконным. Однако с его согласия жена Синявского обратилась с ходатайством о помиловании, избрав в качестве мотива трудность воспитания малолетнего сына. Рассмотрев это заявление и проанализировав материалы, а также принимая во внимание, что срок наказания Синявского истекает в сентябре 

1972 года, полагаем возможным положительно решить вопрос о сокращении ему в порядке помилования срока наказания на один год три месяца. Такая мера, по нашему мнению, способствовала бы отрыву Синявского от антиобщественных элементов и может положительно повлиять на его дальнейшее поведение.

Проекты постановления ЦК КПСС, указа Президиума Верховного Совета РСФСР по этому вопросу прилагаются.

Просим рассмотреть.

Ю. Андропов, Р. Руденко, Л. Горкин. 

12 мая 1971 г.

Резолюция: одобрить проект указа Президиума Верховного Совета РСФСР по этому вопросу (прилагается).

Секретарь ЦК

Проект указа:

Комитетом госбезопасности проводится работа по оказанию положительного влияния на досрочно освобожденного из мест лишения свободы Синявского Андрея Донатовича, созданию обстановки, способ-ствующей его отходу от антиобщественных элементов. Принятыми мерами имя Синявского в настоящее время в определенной степени скомпрометировано в глазах ранее сочувствующей ему части творческой интеллигенции. Некоторые, по имеющимся данным, считают, что он связан с органами КГБ. Синявский следует совместно выработанной по возвращении его в Москву линии поведения, ведет уединенный образ жизни, занимается творческой работой, связанной с вопросами русской литературы XIX века и историей древнерусского искусства.

Используя «авторитет» Синявского, через его жену Розанову-Кругликову удалось в выгодном нам плане воздействовать на позиции отбывших наказание Даниэля и Гинзбурга, в результате чего они не предпринимают попыток активно участвовать в так называемом «демократическом движении», уклоняются от контактов с группой Якира. Вместе с тем известно, что Синявский, в целом следуя нашим рекомендациям, по существу остается на прежних идеалистических творческих позициях, не принимая марксистско-ленинские принципы в вопросах литературы и искусства, вследствие чего его новые произведения не могут быть изданы в Советском Союзе. Различные буржуазные издательства стремятся использовать это обстоятельство, предлагая свои услуги для публикации работ Синявского, что вновь может привести к созданию нездоровой атмосферы вокруг его имени.

5 января 1973 года Синявский обратился с ходатайством в ОВИР УВД Мосгорисполкома о разрешении ему выезда вместе с женой и сыном 1965 года рождения во Францию сроком на три года по частному приглашению профессора парижского университета Клода Фрию. Учитывая изложенное и принимая во внимание желание Синявского сохранить советское гражданство, считали бы возможным не препятствовать выезду семьи Синявского из СССР. Положительное решение этого вопроса снизило бы вероятность вовлечения Синявского в новую антисоветскую кампанию, так как лишило бы его положения «внутреннего эмигранта», оторвало бы от творческой среды и поставило бы в конечном счете в ряд писателей «зарубежья», потерявших общественное звучание. В последующем можно решить, целесообразно ли возвращение Синявского в Советский Союз после истечения срока пребывания во Франции.

Просим согласия.

Председатель Комитета госбезопасности Ю. Андропов».

Вряд ли являлся случайным факт приглашения Андрея Синявского для чтения лекций во Франции известным знатоком русской и советской литературы Клодом Фрию. Фрию был еще и членом французской компартии и большим другом Советского Союза. Через много лет в одном из интервью Мария Розанова, не упоминая о факте ареста чекиста Евгения Иванова во время встречи с ним в Париже, раскрыла некоторые нюансы их отношений:

«— «Гвоздем» недавней презентации книги (и, кажется, полной для всех неожиданностью) стало выступление генерала КГБ Иванова, когда-то, еще лейтенантом, производившего обыск в вашей квартире. Вы с ним тоже возобновили общение во время работы над книгой?

— ...Генерала Иванова, этакую цацу, я никогда не выпускала из поля зрения... В моей «иезуитской» манере держать своих врагов в поле зрения. Я люблю своих врагов, они мне интересны. Я люблю их дразнить. Поэтому для меня было очень важно позвать на презентацию своей книги человека, который когда-то пришел в мой дом с обыском... Вы играете в шахматы? Нет? А я играю, и довольно хорошо… Я увидела, что все эти «кагэбэшные» ситуации — чистой воды шахматные партии, которые, простите, я выиграла. Ведь Синявский не был помилован, он был освобожден досрочно. Помилование предполагает раскаяние, а Синявский вышел нераскаянным. Досрочно нераскаянным. Это был чистый выигрыш очень интересной шахматной партии (что бы там ни говорил генерал Иванов о том, что КГБ якобы помогал нам — например, с выездом за границу)» (из интервью Марии Розановой сайту «Новая литературная карта России». Беседу вел Андрей Мирошкин. 1 сентября 2007 года).

Операция по командированию подполковника Иванова в Париж выглядела абсолютно провальной. Арест, широкая мировая огласка и сопутствующая ей очередная антисоветская кампания в зарубежной, в том числе эмигрантской прессе. Одним словом, провал, притом грандиозный. Признаюсь, автор этих строк много лет был в этом абсолютно убежден, особенно вспоминая неубедительное повествование самого Иванова сотрудникам 1-го отдела 5-го управления КГБ СССР о перипетиях той неудачной поездки в Париж. В основном акцент делался на пребывании Иванова в течение двух суток в одиночной камере парижской жандармерии. О самой же цели его командировки было сказано очень коротко: восстановление оперативного контакта с Розановой.

Помню, мы обсуждали с коллегами —  офицерами-оперативниками — услышанное и поражались непродуманности того, что было проделано Ивановым в столице Французской Республики. И лишь спустя много десятилетий, взявшись за написание данной рукописи и проанализировав многие факты, которые стали известны позже, я предположил, что все произошедшее было частью исходно спланированной КГБ операции.

Прежде всего об Иванове. Несмотря на вроде бы очевидный провал, его карьера резко пошла вверх. По возвращении из Франции ему было досрочно присвоено звание полковника. Кроме очередного звания, Иванов был награжден правительственной наградой — боевым орденом Красной Звезды, после чего покинул 5-е управление КГБ в связи с переводом на работу в ЦК КПСС в отдел административных органов, который курировал всю правоохранительную систему Советского Союза. Иванов стал куратором ряда оперативных управлений Центрального аппарата КГБ, в числе которых было и 5-е управление КГБ.

Затем Иванов вернулся в КГБ СССР и был назначен на должность заместителя начальника 2-го Главного управления КГБ, основного контрразведывательного подразделения советских органов госбезопасности. Он курировал кадры этого управления. После вступления на новую должность ему было присвоено звание генерал-майора. Вскоре он оказался в 5-м управлении КГБ на должности начальника и в ранге генерал-лейтенанта. В оставленном им 2-м главке однако в числе руководителей появился еще один выходец из 5-го управления КГБ — генерал-майор Вячеслав Широнин, получивший это назначение, когда Иванов был куратором кадров контрразведки. В 5-м управлении КГБ Широнин возглавлял 1-е отделение 9-го отдела, которое вело дело групповой оперативной «разработки» «Паук». Основным фигурантом этой «разработки» был Александр Солженицын.

Так зачем же ездил Иванов в Париж в 1977 году? Дело в том, что в этом столичном французском городе с 1974 года издавался литературно-публицистический журнал «Континент». Практически сразу же он стал ведущим изданием не только «третьей волны» русской эмиграции. В журнале печатались литераторы-диссиденты из Советского Союза и стран социалистического лагеря. В силу своей политической направленности журнал стал центром антисоветской и антикоммунистической пропаганды. Редактором журнала был писатель-самородок с трудной судьбой, ярый противник советской власти Владимир Максимов.

Такое положение дел не могло не обеспокоить ЦК КПСС и КГБ СССР. Через год после странного вояжа чекиста Иванова в Париж, в 1978 году, там появился на свет еще один литературный журнал — «Синтаксис». Свое название журнал получил в память о разгромленном чекистами самиздатовском поэтическом альманахе «Синтаксис», составителем которого был Александр Гинзбург, впоследствии он стал известным советским диссидентом, неоднократно судимым за антисоветскую деятельность. Основанием к одной из его судимостей явилось составление им сборника под названием «Белая книга», в котором были собраны материалы по уголовному делу Синявского и Даниэля. Редактором парижского «Синтаксиса» и его основным автором стал Андрей Синявский. Практически сразу «Синтаксис» встал в оппозицию к линии, проводимой журналом Владимира Максимова «Континент».

В отличие от журнала «Континент», объединяющего начала для авторов из целого ряда стран, у которых была общая цель — борьба с тоталитарными режимами, журнал «Синтаксис» был, по сути, камерным, проводившим в жизнь эстетику своего редактора и основного автора Андрея Синявского, чья позиция и до появления издаваемого и редактируемого им журнала вызывала откровенное неприятие большей части советской эмиграции.

Выдача Марией Розановой офицера КГБ Евгения Иванова в руки французской контрразведки и придание этому факту широкой огласки должны были снять подозрения, которые бытовали среди совет-ских диссидентов, о связи Синявских с органами советской госбезопасности. После подобной широковещательной акции все подозрения должны были отпасть как необоснованные.

Основными оппонентами Андрея Синявского стали главный редактор журнала «Континент» Владимир Максимов, Александр Солженицын и Владимир Буков-ский. В 1983 году во Франции по инициативе Буковского и кубинского диссидента Армандо Вальядареса был создан «Интернационал сопротивления» — международная антикоммунистическая организация. Президентом этой организации стал Буковский, а исполнительным директором — Максимов. В качестве председателя в ней работал еще один известный советский диссидент, участник так называемого «самолетного дела» Эдуард Кузнецов.

Ни Синявский, ни его супруга Розанова в работе этой организации участия, разумеется, не принимали. Более того, по мнению многих советских диссидентов, деятельность супругов Синявских вносила раскол в ряды «Интернационала сопротивления». Спустя многие десятилетия Розанова действительно упоминала фамилии Максимова, Буковского и Кузнецова исключительно в уничижительном плане. Вряд ли стоит удивляться тому, что на президентских выборах 1996 года Андрей Синявский и Мария Розанова отдали свои голоса за лидера КПРФ Геннадия Зюганова, о чем неоднократно с гордостью рассказывала сама Розанова.

Владимир Вигилянский

Просматривая широко разрекламирован-ный в российских СМИ документальный фильм Марии Розановой «Абрам да Марья», рассказывающий о жизни Синявских, я встретил знакомую фамилию — Вигилянская. Фамилия эта принадлежала автору сценария указанного фильма Александрине Вигилянской, дочери агента КГБ Владимира Вигилянского, что вернуло меня к воспоминаниям о днях моей да и его молодости.

Весна 1975 года. Меня, еще молодого по возрасту и опыту оперативной работы (менее года) младшего оперуполномоченного 2-го отделения 1-го отдела 5-го управления КГБ, неожиданно вызвал к себе заместитель начальника 5-го управления — генерал-майор Иван Абрамов (по прозвищу Палкин).

Вызов к руководству, а уж тем более такого уровня всегда был сопряжен с определенным риском, так как никогда не было известно, чем это может обернуться — похвалой или «разносом» с самыми серьезными последствиями. Традиционно к руководителям оперативных управлений офицеры приглашались в сопровождении непосредственных начальников и довольно редко приватно — один на один. При отчетах, где присутствовал твой непосред-ственный руководитель, оперработник мог рассчитывать на его помощь при встрече «с глазу на глаз».

Однако я был вызван к Абрамову один. И пока шел длинным коридором последнего 9-го этажа огромного печально знаменитого здания на Лубянке, в котором размещались кабинеты начальника 5-го управления КГБ СССР — генерал-лейтенанта Филиппа Бобкова — и генерал- майора Ивана Абрамова, а также кабинеты руководителей и офицеров 1-го, 2-го и 9-го отделов данного управления КГБ, лихорадочно пытался понять, что же могло стать поводом к вызову к грозному Абрамову по прозвищу Палкин.

В моем оперативном обслуживании (по терминологии органов госбезопасности тех лет) находились печатные органы Союза писателей СССР и РСФСР, редакции «Литературной газеты» и «Литературной России», а также издательство «Советский писатель», Литературный институт имени А. М. Горького и Высшие литературные курсы при нем. Мысленно перебирая в памяти текущую оперативную информацию, которой располагал, я терялся в догадках, что именно могло стать причиной вызова «на ковер». Не найдя для себя ответа на этот вопрос, я в полном смятении переступил порог кабинета грозного генерала.

Внешний вид Абрамова привел меня в еще больший душевный трепет. Было очевидно, что он чем-то взбешен. Обычно Абрамов вальяжно располагался в кресле за огромным руководящим столом, расположенным перед окном, из которого открывался великолепный вид на величественный московский Кремль. Но на этот раз он чуть ли не бегом перемещался по своему кабинету соответствующего размера вдоль начальственного стола. Затемненные стекла его очков в дорогой роговой оправе не могли скрыть его испепеляющий взгляд, направленный на меня, вошедшего офицера.

По старой комсомольской привычке — в годы своей молодости будущий генерал Абрамов был секретарем комитета комсомола Московского управления госбезопасности — Абрамов ко всем, кто был ниже его по должности, обращался исключительно на «ты». «Тебе фамилия Вигилянский что-нибудь говорит?» — последовал вопрос «в лоб». Я понял, что гроза меня миновала.

Я доложил, что в Литературном институте обучается студент с такой фамилией. Назвал курс его обучения и в чьем творческом семинаре он занимается. Кроме того, я доложил, что студент Вигилянский ни в чем предосудительном не замечен. Практически перейдя на крик, Абрамов обрушил на меня поток обвинений, суть которых заключалась в том, что я последний негодяй, позорящий звание офицера органов советской госбезопасности, позволяющий себе вести беседы с людьми в духе 1937 года, запугивая их и шантажируя, грозя им в случае отказа от сотрудничества всяческими карами...

Учинял этот разнос человек, имя которого было хорошо знакомо советским диссидентам и правозащитникам как руководителя разгонов демонстраций на Пушкинской площади в Москве, будучи начальником 5-го отдела УКГБ в Москве и Московской области. Но я уже понимал, что Абрамов мечет стрелы не по адресу, и спокойно ответил, что со студентом Вигилянским я не встречался, так как не усматривал в этом оперативной необходимости. Но информацией о нем пару недель назад интересовался старший оперуполномоченный 1-го отделения 9-го отдела нашего управления — майор Владимир Гусев. По этой причине предполагаю, что, возможно, именно он встречался с Вигилянским.

Дело в том, что по указанию начальника 5-го управления КГБ Филиппа Бобкова, согласованному с председателем КГБ СССР Юрием Андроповым, сотрудникам 9-го отдела 5-го управления КГБ, помимо официальных удостоверений личности офицеров органов госбезопасности, выдавались «липовые» с указанием ложных воинских званий и якобы занимаемых ими служебных должностей. Так как сотрудники 9-го отдела 5-го управления вели «разработку» видных советских диссидентов, фамилии офицеров, осуществлявших задержания, аресты и обыски, зачастую становились достоянием гласности и упоминались в информационных сообщениях зарубежных СМИ.

Для сокрытия истинных имен офицеров, «разрабатывавших» диссидентов, и в целях преднамеренной дезинформации общественности сотрудникам КГБ выдавались фальсифицированные служебные удостоверения. Поэтому, когда в западных СМИ упоминалась фамилия офицера КГБ, принимавшего участие в той или иной операции касательно диссидентов, из КГБ следовал официальный ответ, что таковой в числе сотрудников КГБ не значится, и вопрос можно было формально считать закрытым. Вот и майор Гусев при необходимости представлялся разными именами. Мог представиться «Поповым».

Услышав, что Гусев интересовался Вигилянским, Абрамов немедленно нашел в телефонном справочнике управления нужную фамилию и вызвал Гусева к себе. По-спешность генерала в очередной раз меня удивила. Дело в том, что 9-й отдел, сотрудником которого являлся Гусев, курировал лично начальник 5-го управления Бобков. Ни один из его трех заместителей-генералов в дела отдела вмешиваться не имел права.

Все действия руководства и сотрудников отдела строго контролировались Филиппом Бобковым и согласовывались им с заместителем председателя КГБ СССР — генерал-полковником Виктором Чебриковым, куратором 5-й линии по всей стране, и главой КГБ Юрием Андроповым. Поэтому вызов сотрудника отдела, курируемого не Абрамовым, тем более вызываемого без непосредственных руководителей, был нарушением всех правил органов госбезопасности.

На мою удачу Гусев, оказавшийся на месте, через несколько минут (благо кабинеты 9-го отдела располагались рядом) предстал перед грозным Палкиным. Выглядел Гусев спокойным, пришел он без обязательной при вызове к руководству «рабочей тетради», имеющей регистрационный номер и гриф «секретно». В подобные тетради заносились руководящие указания и делались необходимые записи из различных служебных документов. Но для Гусева, не являвшегося подчиненным Абрамова, визит к нему не мог быть официальным, и опытный Гусев все это понимал.

На вопрос о студенте литинститута Вигилянском Гусев доложил, что его подразделением в процессе отработки связей «Паука» (Солженицына) был установлен молодой человек с названной фамилией. Согласно этому с целью выявления каналов распространения в самиздате произведений объекта «разработки» (Солженицына) руководителем 1-го отделения 9-го отдела — подполковником Вячеславом Широниным — было принято решение об установлении оперативного контакта с Вигилянским с перспективой его дальнейшей вербовки в качестве агента. Как и положено, по этому вопросу был составлен соответствующий рапорт на установление оперативного контакта, а о результатах письменно было доложено руководству 9-го отдела.

Абрамов слушал доклад Гусева молча. Не было ни крика, ни упоминания о 1937 годе, шантаже и угрозах. Все, что делалось в 9-м отделе, для генерала Абрамова и других заместителей начальника 5-го управления КГБ было табу. Авторитет руководителя управления — генерала Бобкова — был настолько высок, что имя его произносилось с придыханием.

Гусев отчитался тогда перед Абрамовым и ушел. Больше информацию касательно Вигилянского 9-й отдел у меня не запрашивал. Я же, соблюдая непреложные каноны профессии, не интересовался у них, чем именно завершился контакт Гусева c незадачливым студентом Вигилянским, хотя, зная его цепкую хватку, предполагал, что вырваться из его лап Вигилянский не мог и, как стало очевидно позже, не ошибся. Вигилянского действительно завербовали.

Семья Вигилянских

Летом 1977 года автор этих строк был направлен в только что созданный 11-й отдел 5-го управления КГБ, на который была возложена задача по обеспечению государственной безопасности в период подготовки и проведения ХХII летних Олимпийских игр 1980 года в Москве. На многие годы фамилия Вигилянского исчезла из моей памяти. И вот совершенно неожиданно она встретилась мне при просмотре фильма «Абрам да Марья», в котором семья бывшего студента литинститута имени А. М. Горького Владимира Вигилянского, с 1970-х годов состоящего в агентурном аппарате 9-го отдела 5-го управления КГБ СССР, была представлена почти что в полном составе: сам глава семьи, принявший к тому времени церковный сан и ставший отцом Владимиром, его жена — поэтесса Олеся Николаева — и дочь Александрина.

Признаюсь, меня удивило пересечение судеб Синявского — Розановой и прото-иерея — отца Владимира Вигилянского, который, как следовало из фильма «Абрам да Марья», причащал и исповедовал смертельно больного Синявского. Из содержания фильма не усматривалось, каким образом пересеклись их судьбы, и, чтобы это понять, мне пришлось поинтересоваться подробностями биографии отца Владимира и его семьи. Касательно родственников Вигилянского было известно, что его дед по материнской линии был осужден за антисоветскую деятельность и расстрелян в 1938 году. Отец Владимира Вигилянского — Николай Дмитриевич — был тогда же осужден по той же 57-й статье УК РСФСР и отправлен в заключение. После разоблачения культа личности Сталина оба были реабилитированы. Мать Вигилянского — Инна Варламова (Клавдия Ландау) — в 1967 году выступила в поддержку Александра Солженицына, в 1974 году подписала письма протеста против исключения из Союза писателей СССР Лидии Чуков-ской и Владимира Войновича, выступала в защиту диссидентов. Обо всем этом, конечно же, не могли не помнить на Лубянке.

(Продовження 

в наступному номері.)